По линии наименьшего сопротивления

         Существуют же в мире точные науки. А значит, существуют и неточные. Одна из них медицина. Ох, какая неточная! Почти все в ней достигается методом тыка. Сколько десятков, если не сотен, тысяч желудков порезали, пока не нашли бактерию хеликобактер, вызывающую язву. А когда освоили выпуск поролона, то стали его стерилизовать и вшивать на место удаленного легкого, дабы не перекосило человека на одну сторону. Вскоре всех этих пациентов пришлось оперировать по второму разу, удалять поролон, так как он химически далеко не нейтрален и стал давать асептические некрозы. То же самое происходит и с методиками лечения близорукости. Приходит один сомнительный авторитет, желая оставить след в офтальмологических святцах, внедряет свои довольно спорные методики. Сменяет его другой, желая испытать острый вкус поругания авторитетов, ниспровергает все сделанное предшественником. Любой деятель приносит с собой ошибок столько же, сколько истин.

         Нас так часто обманывали, что недоверие и тотальное неуважение друг к другу стало нашей отличительной чертой.  В нашем неоязыческом обществе, где колдуны, и экстрасенсы  играют  роль психотерапевтов и не обуздана еще животная беззастенчивость денег, трудно несведущему человеку принять правильное решение. Намереваясь лечить своих детишек от близорукости, родители  имеют право знать все «подводные камни» на пути лечения. У человека, не умеющего плавать, есть право не тонуть.

         Я могу обещать быть искренним, но не беспристрастным. Моя хитрость – отсутствие хитрости. Способ совести выбран давно и теперь от меня не зависит. Попробую причесать свои мысли на тему, почему так плохо лечится близорукость, и более-менее связанно их изложить. Хотя мысль настолько шире слов, что когда ее выражаешь, то кажется, что врешь.

         Почему лечение близорукости у детей зачастую не дает желаемых результатов? Поскольку в лечении всегда принимают участие две стороны, стало быть, либо доктор неправильно лечит, либо дети рекомендации не выполняют, а родителям их контролировать  некогда, или лень.

         Итак, доктор. Из многочисленных бесед с коллегами я понял, что редко кто из них представляет механизм развития близорукости, либо ссылаются на неубедительную теорию, сорокалетней давности. То была теория главного, на то время, детского офтальмолога  МЗ СССР. Обладая, как сейчас говорят, административным ресурсом, он ее активно продвигал. Теория его была какой-то вымороченной и  неубедительной.

         Хотя офтальмология в стране явно отстает от шахматной школы, но иногда появляются такие открытия, до которых иностранцам еще курить и курить. Пару десятков лет назад офтальмолог из Казани Марина Вадимовна Кузнецова защитила докторскую диссертацию, расставившую все по местам в механизме развития близорукости. Конечно, пресловутых «административных ресурсов» она не имела, а докторские диссертации кто у нас читает? Но все же она организовала центр по лечению миопии. Результаты лечения были великолепные, что подтверждало жизнеспособность ее теории. Жаль, что тот, кто определяет меру удачи и несчастий в нашей жизни, отвел ей такой короткий срок на земле.

         Принципиальное отличие этих двух теорий в том, что первая считает причиной появления и прогрессирования близорукости спазм мышцы хрусталика, вторая – парез этой же мышцы. Но спазм и парез состояния диаметрально противоположные и лечатся совершенно по-разному. Да и причины, приводящие к этим состояниям, значительно разнятся.

         Так что же лечат доктора? Как я понял, большая часть по старинке лечит не существующий спазм аккомодации. Другая часть, не мудрствуя лукаво, не задумываясь о теории, покупает несколько медицинских аппаратов и пользует пациентов, поочередно пересаживая от одного к другому. Голову ломать не нужно, медсестра уж запомнит две кнопки «вкл» и «выкл». Вроде бы все правильно, ведь в паспорте каждого аппарата написано, что он лечит практически все глазные болезни. Желание завода изготовителя продать свое чудо техники понятно, как и объяснимо неприкрытое лукавство. Эти аппараты, если почитать их паспорта, лечат и отслойку сетчатки и катаракту – патологию, которая лечится исключительно оперативно. Конечно, эффект от лечения в том и ином случае близок к нулю. Хотели вроде бы как лучше, а получилось как всегда. И все бы ничего, да вот потрачены впустую средства,  упущено золотое время для лечения и дискредитирована  мысль о возможности вылечить близорукость.

         Есть у нас в городе и, с позволенья сказать, докторша, в которой коммерция напрочь победила медицину. Со своего приема в муниципальной поликлинике она направляет детей на свой же, но уже платный прием в оптику «Ралдуга»[1]. Её выносливая совесть позволяет ей выписывать очки при полной возрастной норме у ребенка и склонять родителей приобрести очки именно в этой «правильной» оптике. Если родители чувствуют подвох и хотят проверить данные у другого специалиста, злится, и рецепт на руки не выдает. А чего бы рекомендуемая ею оптика  была неправильная, если принадлежит её семейству? Эти ненужные очки ослабляют мышцу хрусталика и подталкивают ребятишек к появлению и росту близорукости. То есть, человек сознательно гробит глаза детей ради наживы. Благо, что такой доктор у нас пока одна. А родителям не приходится надеяться на какие-либо контролирующе-карательные органы, а стоит полагаться на собственную жуликоустойчивость.      Просто нужно помнить, что оптика – это торговая организация. И цель ее не вылечить пациента, а получить максимальную прибыль. С месяц назад была у меня на приеме симпатичная армяночка с десятилетним сыном. Жаловалась, что пошла в оптику и попросила подобрать ее сыну «хорошие» очки. Фальшиво ласковый доктор расхвалила перифокальные очки и склонила ее приобрести две пары на пятьдесят тысяч рублей. Очки парнишке не подходили, да и не было в них никакой необходимости. Утешают слова Гёте: «Всякого рода беспринципная деятельность, на что бы она ни была направлена, в конце концов, приводит к банкротству».

         Читайте и перечитывайте О. Генри. Сын врача, сам по образованию фармацевт, он ещё век назад талантливо иронизировал по поводу уловок лукавых лекарей. За сто лет в их подходах мало что изменилось. Ведь миром по-прежнему правят жадность и страх.

         В нашей стране быть хорошим врачом очень непросто. На подготовку врача уходит 7800 часов, из них 97% на изучение тела и заболевания отдельных органов и лишь 3% на психологию, этику и деонтологию. Налицо ветеринарный подход к подготовке врача. К тому же есть вещи, которым нельзя научить. Я научился сдерживать свои умозрительные наклонности и, следуя незабвенному совету отца, заново рассматривать одни и те же вещи, пока они сами собой не начинали о чем-то говорить. Мои друзья, присутствовавшие на моем приеме, поражаются нечеловеческой выносливости и терпению в общении с пациентами. Я-то понимаю, что это не одним мною нажито, такими были мой отец, дед. Это вековое. Помню, что пациент может простить врачу многое, но никогда не прощает равнодушия. А сколько приходит пациентов с пространными выписками, результатами обследования на дорогостоящей аппаратуре и просят: «Расскажи по-человечески, что у меня за болезнь, ведь со мною никто не разговаривал». А ведь основу медицины, какого бы прогресса она ни достигла, всегда составляют нож, трава и слово.

         Итак, у чада обнаружили близорукость. Беда, особенно когда с нею сталкиваешься сам, возвращает явлениям масштаб. Родители реагируют на эту новость по-разному. Иные помечутся между местной поликлиникой и ближайшей оптикой, где ничего внятного им не посоветуют. Скажут, что близорукость не лечится, выпишут очки, разведут на самые дорогие и подчас ненужные линзы, да предложат «наблюдение». Наблюдение – это, считай, вежливый отказ в лечении. И чувствуют родственники себя как перед горой в ночной час. В душе человека наступает покой, но какой-то мертвый покой, такой покой, когда заблудившийся человек до конца понимает, что он заблудился, и садится на пенек. Не кричит больше, не ищет тропинку, садится и сидит, и всё. Большинство людей считает неразрешимыми проблемы, решение которых мало их устраивает.  В нашей жизни сдавшихся всегда больше, чем проигравших. Мы не бессильны, а безвольны.

         Понимаю и то, что когда человек спрашивает совета, он, как правило, не ждет программы действий, он ждет одобрения уже созревшего у него решения. Звонила недавно из города Фролово бабушка близорукого мальчика. Объяснил максимально общий подход к лечению, то, о чем можно поведать  заочно, не видя ребенка. Рассказал, что предметный разговор может состояться, когда я обследую ребенка. А между несколькими моими фразами рефреном  вклинивался ее вопрос: «Значит, к вам можно не приезжать?».  В вопросе слышался ответ. Добро на глазах перерождалось в безучастность. Всякие бывают ситуации в жизни, может и денег на автобус у людей нет, может настолько затюканы нашей унылой жизнью, суровым, абсурдным бытом, что нет желания грузить на себя еще одну проблему. Жаль людей. Но уж больно явно просматривалось, что не любовь к внуку движет женщиной, а желание оправдать своё уже запланированное бездействие.

         Невольно выдернул я из пестрого одеяла детской памяти Сидорыча. Измученный двумя войнами, немыслимым бытом и туберкулезом, вечно трезвый, угрюмый как копоть, старик. Лето напролет сидел он в фуфайке у своей городьбы под розово-зеленым маревом редкого в наших краях тамариска. Провожал неприветливым взглядом проходивших по улице станичников. На насмешливые предложения соседей чем-нибудь заняться неизменно отвечал: «Дык эта… чижало, мля, колготно».

         Другие социальные оптимисты с неглубокой матрицей общения, чья активная жизнедеятельность затормозила нравственный рост, штурмуют дикие степи интернета, донимают докторов дилетантскими вопросами. Часто им не важен ответ, а важно убежденно продемонстрировать свою осведомленность. Знай наших, мы тоже кое-какого винегрета знаний из сомнительных источников нахватались. Обжегшись на нескольких курсах бессмысленного аппаратного лечения, они либо пополняют команду смирных, либо уходят в шаманизм, разделяют псевдомедицинские галлюцинации адептов большого бубна. Что ж, в каждом веке есть свое средневековье. В рассуждениях этих родителей есть значительная доля аморализма. Таково любое действие, в основе которого лежит защитная реакция.

         Часто эти люди утверждают, вот доживет ребенок лет до двадцати, а там сделаем операцию, и будет все видеть. А пока можно бездействовать. Откуда такая уверенность? Ведь чем хуже лечим, тем больше режем. Не нужно, да и невозможно разнообразную патологию вылечить одним средством – ножом. О возможных последствиях рефракционных операций пока рассказывать не буду. Долго, сюжет рухнет. Так что курс прежний, ход задний. Пишут, что нужно уважать чужие заблуждения.

         Близорукость. Эка невидаль. Сейчас в старших классах до трети ребят с этой патологией. И вроде бы ничего страшного. Сидят, поблескивают очками, разума набираются. Да вот близорукость близорукости рознь. Не прогрессирующая миопия небольшой степени – это просто неудобство. Если миопия высокой степени да еще быстро прогрессирующая – жди осложнений. Ведь близорукость страшна не сама по себе, а именно своими осложнениями: отслойкой сетчатки, кровоизлияниями на глазном дне, дистрофией сетчатки и прочими. Каждый окулист знает, как начинается это заболевание, но никто из них не может предположить, чем оно закончится. Либо остановится на двух диоптриях, либо шагнет за двадцать.

         А что нам говорит сухая статистика? Миопия, в силу своей распространенности, стабильно занимает второе место среди причин выхода на инвалидность, вследствие глазных заболеваний. На первом месте все-таки травмы глаз.

         Ну не впечатляет возможность инвалидизации чада, зайдем с другой стороны. Пишут физиологи, что 95% информации человеку поступает через орган зрения. Я не могу понять, как они это количественно измерили. Но, тем не менее, близорукий подросток, как правило, стесняется носить очки, его головной мозг постоянно получает мутную картинку. Сколько информации пройдет мимо? Не это ли обстоятельство не позволит ему набрать необходимое количество баллов, чтобы поступить в желанный ВУЗ?

         Все-таки сбился у нашего народа вектор развития, стал какой-то субпассионарный, энергодефицитный, деформировалась шкала ценностей. Попадаются ведь иногда сверхэнергичные родители. Да вот энергия эта направлена не туда. Чем только не загружают несчастных детей от штанги  до скрипки. Откуда такая неразборчивость и иррациональность в навязываемом выборе занятий? Почему люди не могут отличить главного от второстепенного? Ведь здоровье несоизмеримо важнее всех остальных эфемерных достижений. Какой бы могла быть жизнь на земле, если бы не наши дурные страстишки. Человек единственное существо, которое способно жить в состоянии абсурда.

         Эксперимент со страной, затеянный в начале прошлого века мужичком с указующей кепкой, еще не закончен. Из дефолта да в кризис, из кризиса в новый кризис. Тревожно и неуютно жить в этом королевстве кривых бесконечных зеркал. А что создает тревога? Тревога создает фон, когда невозможно отличить существенное от второстепенного. Человек оглушен шумом внутренней тревоги.  Вот и барахтается в холодном облаке какой-то тревожной скуки. Вот и старается заполнить летящий миг между двумя небытиями хотя бы чем-нибудь. Не дело это: взрослым  предлагать всякий мусор в качестве сверх идей и забивать это в порожние детские головки. Никто в мире не умеет жить так, как мы… не умеем.  Сдается мне, что все неприятности в жизни от людей с амбициями, гонором, гордыней. То есть от людей сравнивающих себя с обществом и противопоставляющих себя остальным.

         «Нужно жить так, будто сегодняшний день – последний день твоей жизни». Знакомая сентенция? Только с возрастом я стал понимать, что такой образ жизни приводил к катастрофической, стопроцентной потере времени. Этот способ общеизвестен. Он называется – суета. Проклятье века – это спешка. Нет, надо жить так, будто впереди у тебя вечность. Надо затевать великие, долговременные дела.

         Как говорил задолго до нас Диоген: «На свете есть много вещей, которые мне не нужны». Так отчего бы не убрать из жизни ненужное? Сколько раз замученные до предела дети засыпали у меня в кабинете во время физиотерапии. Видно для них «праздник, который всегда с тобой» — это отбой.

         И первый «опиум народа» — это спорт. Я приветствую физкультурников, но очень жалею спортсменов. Для меня спорт — поставщик инвалидов, непродуктивный вид человеческой деятельности, зоологизм. К счастью, я не одинок. Лев Толстой, устами графа Каренина, говорил: «Спорт — это варварство». Рожденный в гладиаторских боях, он до сих пор будит у толпы низменные, агрессивные инстинкты, не достойные разумного человека. Вспомним побоища и погромы после футбольных матчей.

         То, что спортсмены – люди физически больные, знают многие. Результата на уровне мастера спорта можно достичь, если твой пульс будет около 200 ударов в минуту, да и давление за 200 миллиметров ртутного столба.  Какое уж тут здоровье? А как же, отвечают родители, ребенок должен быть сильным и уметь постоять за себя. Я всегда отвечаю одной и той же сентенцией. Мудрый никогда не попадет в ту ситуацию, из которой умный с достоинством выйдет. Если уж что и тренировать, то мозги. Мозг – земной наместник Бога.

         Но это физическая ущербность, а психическая? Очень жаль мне боксеров. Постоянное сотрясение головного мозга и повышенный уровень серотонина в крови приводит к необратимым изменениям психики. В их поведении начинает превалировать, так называемая, лобная симптоматика. А это триада симптомов: дурашливость, скандированная речь, гиперсексуальность, плюс отсутствие прогностического мышления. Одно утешает, они этого уже никогда не поймут. Любил победивший пролетариат писать, где надо и не надо лозунг: «В здоровом теле – соответствующий дух». По-моему, это не так. Мне кажется, именно физически здоровые люди чаще бывают подвержены духовной слепоте. Именно в здоровом теле чаще царит нравственная апатия.

         Непонятно мне, когда из зомбоящика о спортсмене говорят: «Он – гордость области, страны, нации…». В моем понятии гордость – это качество индивидуальное. Нация – это и я. А меня вовсе не обуревает гордость за то, что мой потный соотечественник нанес на ринге черепно-мозговую травму другому человеку. И даже то, что одна группа взрослых бездельников больше другой запинала мячиков или шайб в рамку затянутую сеткой, меня тоже не впечатляет. Мудрец побеждает неохотно.

         Что руководит людьми в их спортивных амбициях? Гордыня. А это по канонам христианства – первый смертный грех. Считаю, не нужно быть лучше кого-то, нужно быть просто лучше.

         Была у меня недавно на приеме женщина-стоматолог. Года три назад она пролечила у меня своего сына, больше я его не видел по причине неимоверной спортивной занятости.  На этот раз пришла с другими вопросами. Я знал, что сын ее занимается какой-то борьбой.  Заканчивая беседу, я все-таки спросил ее о сыне.

         — Да некогда ему лечиться. Его взяли на первенство России. А полечить бы надо. В физкультурном диспансере говорят, что скоро по степени близорукости его не допустят до соревнований.

         — Значит, близорукость подбирается к шести диоптриям,- подытожил я,- как же вы, «Марьванна», доктор, спокойно на это смотрите и ничего не предпринимаете? Давайте прикинем, что будет с парнем через 15-20 лет. Это будет подслеповатый мужчина с больной спиной, вывихнутым плечевым суставом и поломанными ушами. Если избежит инвалидности, то все равно не будет полноценной жизни. Он просто от боли не сможет нормально спать. Слабым утешением будет пыльный кубок, если он его ещё завоюет. Посуда не практичная, в нем даже варенье хранить неудобно.

         Вам кажется нормальным, потратить жизнь хрен знает, на что и в итоге получить почти обязательную инвалидность? «Вот теперь кормите мою тушку сограждане, я за свою жизнь ни гвоздя не забил, ни кирпича не положил». Ни специальности, ни кола, ни двора. Если даже выбьется в тренеры, то будет клепать новых инвалидов-бездельников. Нет более жалкого зрелища, чем старый клоун, или пожилой тренер. Мне нравится Твардовский: «Бог избавил до седых дожить волос, служа пустой забаве». Недавно в интернете прочитал: «Турник – железная ветвь деградации». Ведь есть люди, которые тренируют не тушку, а мозги и могут красиво сказать.

         — Вы только ему это не говорите,-  почему-то, не опровергая мои доводы, смиренно сказала стоматолог. При этом вздохнула, будто речь шла о слабоумном мальчике, общем горе.

         Не знаю как родители, а бабушки и дедушки моих пациентов выросли в эпоху неуёмного коллективизма. На кафедрах общественных наук дружно, хотя «из под палки», поносили западный индивидуализм, пинали экзистенциализм, обличавший бесплодность общественной деятельности. Коллектив — всё, индивид – ничто, внушалось народу на пути к коммунизму. Всем соблазнам и ужасам жизни в ту пору мы могли противопоставить единственный дар — равнодушие. Помнится, говорил мне один старик: «Коллектив, он как трамвай… Ты спрыгнул, а он дальше пошел».  А вот Игоря Губермана, считавшего, что:

«Не могу я жить коллективно,

По воле тягостного рока.

С идиотами мне противно,

С очень умными – одиноко»,

—  приучали к коллективизму уже на зоне.

         Меня всегда интересовал человек, в нем много хорошего; люди как сообщество меня интересовали мало. «Входя в толпу, теряешь судьбу», — говорит арабская пословица.

         Так вот, по той ущербно-коллективистской теории выходило, что охрану здоровья  детей должна обеспечивать школа. Там же ежегодные медосмотры проводят. Уж как их проводят недовольные, оторванные от основной работы врачи, мне известно. Прилепили к доске кнопками таблицу для проверки остроты зрения без подобающего в этих случаях освещения, построили напротив группу буйно здоровых детей. Они толкаются, хихикают, подсказывают друг другу. Но осмотр проведен, галочка поставлена.

         Шуршат со смертельной фальшью госпрограммы охраны зрения детей. А что мешает родителям всего раз в год отвести ребенка к окулисту? Очереди в поликлиниках? Да просто хлопотно это. Мамы давно уже превратились в покупателей, клиентов, пассажиров с усталым взглядом и покатыми плечами. Некоторые из них своим безграничным равнодушием напоминают явления живой природы. Живут как градусники, стряхнул и всё. А может все же превратить себя из жертвы жизненных обстоятельств в защитника собственной жизни? Многих преследуют неудачи, но не всех они могут догнать.

         Как глубоко засели в головах взрослых уклады курятника. Если уж не спорт, то пусть ребенок ведет общественную работу. Таких малолетних деятелей с избыточным общественным азартом среди моих пациентов довольно много. Либо слеты малолетних карьеристов, сборища школьного актива, либо заседания детского парламента. Уродуют взрослые дяденьки и тетеньки души малолеток, выдавая порок за добродетель. Есть что-то карикатурное в детской целеустремленности к взрослым проблемам. Не люблю целеустремленных. Ценю, но не люблю по анархичности своей природы. Видно борьба темных сил и светлого начала в моем Эго ещё не завершена.

         В детстве говорил мне мой дед, участник первой мировой войны, георгиевский кавалер, не сильно жаловавший новою власть: «Будешь выбирать работу, не лезь туда, где языком трепать надо. Умей что-то делать лучше других, и всегда востребован будешь».

         Если уж совсем негож ребенок в начальники – тогда, невзирая на способности, музыка, танцы, самодеятельность, выступления, концерты, конкурсы, репетиции… Вот странное явление: каждый второй мой юный пациент танцует. Пляшет в том или ином коллективе. Что это? Примета времени? Понятно, что это выбор родителей. Но зачем так уж понадобился людям в непростое время язык тела? Чем больше невроза разлито в атмосфере общества, тем больше желание сучить ножками? Это, говорят, тебе потом пригодится. Кому-то, конечно, пригодится, да вот беда – множество этих танцоров, как только жизнь лениво пережует их мечты, изрядно предварительно намучавшись, будут оперированы на суставах стопы. Девяносто процентов ребят, закончивших музыкальную школу, за оставшуюся жизнь ни разу не подойдут к инструменту.

            На лице вошедшей женщины блуждала рассеянная и одновременно тревожная улыбка. Интеллигентного человека можно узнать по ней и в музее и в тундре. Стройная фигурка, красивая стрижка, беспримесно честные глаза, полные ясной бирюзы, которая ещё не полиняла от слёз и не вытерлась о наждак бессонницы.

         За нею с подчеркнутой беспечностью походки, натянутой развязностью жестов плёлся длинный подросток лет четырнадцати. На лице выражение утомленности и скуки смешанное с непременностью превосходства, и плохо спрятанное за этим опасливое, виноватое мерцание беспокойных, невероятно острых глаз.

         Растаскивая время на мгновенья, услужливая память как корабельная рында отбила мне, что они были у меня на приеме около года назад.

         Мама – профессор словесности в одном из университетов города. Она была хороша той недостижимой в городах привлекательностью, которой одаривают горы, леса, моря. В словах – истина, в глазах – бездна. Крайне редко встречал я обаятельных профессоров. Ответы её правдивые, не бравые и не жалостливые. Трогала её простота и красивая, щедрая небрежность к себе. Таких людей хорошо освещают ночные костры. Как сильная женщина, она сама добилась всего, кроме личного счастья.

         Сын упрямый как напильник, обидчивый и вредный, больной ленивым, каким-то анемичным самолюбием. Есть люди одаренные удивительной способностью врачевать и мягко успокаивать других всем звучанием собственной жизни, и люди одаренные не менее удивительной способностью раздражать бестактностью самого факта своего существования. Но, людским порокам я не судья, только всеобъемлющая спокойная доброжелательность.

         Женщина поведала, что сынуля на протяжении года никаких моих рекомендаций не соблюдал,  близорукостью своей не занимался.  Действовал по принципу: «Назло маме отморожу уши». Взаимопонимания у нее с сыном нет никакого, уговорить его пройти курс лечения она не может. Он только и делает, что психует, да огрызается.

         Знакома мне эта ситуация. «Верблюда силою можно подвести к водопою, но напоить его силою нельзя», — гласит арабская пословица. Но раз уж профессор не может справиться, то, что говорить о людях попроще.

         Все дело тут в биологии мужского организма, объективных свойствах выработки гормонов – переизбыток тестостерона, возникающий при сексуальном возбуждении, и одновременно снижение интеллекта на 40% (вполне научные данные) приводят нереализованного самца в состояние стероидной агрессии, некого аналога аффекта.

         Подростковая агрессия – чаще всего следствие общей озлобленности и пониженного самоуважения в результате жизненных неудач и несправедливостей (бросил отец, плохие отметки в школе, отчислили из спортивной секции). Чрезмерную жестокость нередко проявляют  и жертвы гиперопеки, избалованные маменькины сынки, не имевшие в детстве возможности свободно экспериментировать и отвечать за свои поступки; жестокость для них своеобразный сплав мести, самоутверждения и одновременно самопроверки: меня все считают слабым, а я вот что могу!

         Не бывает детей нормальных, есть нормативные, т.е. приведенные к норме различными способами: внушением, личным примером, поркой и т.д. Некоторая рассогласованность целей и результатов воспитания – необходимое условие и предпосылка исторического развития вообще. Формирующаяся личность – не объект каких-то внешних воздействий, а активный субъект саморазвития. У парня довольно часто встречающийся в этом возрасте невроз – конфликт между примитивными влечениями и требованиями общества, а в основном как проявление дисгармоничного развития самой личности. Путь к ликвидации невроза – осознание личного бессознательного.

         Вся строптивость его все упрямство, – чтоб люди не успели сделать больно, пока будешь корячиться перед ними со своей доверчивостью и согласием. Все в определенном возрасте проходят эти муки полового созревания. Вот только проявляются они в разной степени. Чем сильнее страсти, тем слабее нервы.

         Так бывает, лечится регулярно пацан лет до 12-13, потом его как подменили. Своя голова «за плечами», дерзит, ершится, все принимает в штыки. Многие повелители «мышей» и джойстиков в этом возрасте признают единственную форму самоутверждения – конфронтацию. Пройдет два-три года, поведение выправится, и он возвращается к лечению, да вот только нахватает он за это время непримиримого нигилизма лишних диоптрий, от которых уже не избавиться.
Помните из «Фауста»:

Разлившиеся реки входят в русло,

Тебе перебеситься суждено.

В конце концов, как ни бродило сусло,

В итоге получается вино.

         Бывает, что исправно, с желанием лечиться паренёк близорукость год-другой, результаты всех радуют, и вдруг он исчезает. Никогда не считал зазорным позвонить родителям и расспросить все о своем пациенте. Часто выясняется, что в семье появился новый малыш и теперь времени на предыдущих не хватает. С одной стороны разделяешь радость родителей, а с другой печалит судьба умненького парнишки, которому отказали в лечении. Морализировать на эту тему нет смысла. Мы же привыкли оглядываться на Запад, с его традиционно отмороженным отношением к детям.

         Редко, но встречаются Родители с большой буквы. Это я вижу по своему приему. Несколько раз в год эти святые люди бросают все и привозят своих детей за тысячи верст на курс лечения. Летит двумя самолетами с пересадкой мама с Настей из Томска, а Оля из соседнего дома не появляется уже третий год. Хотя я долго рассказывал ее маме, что  даже если я пролечу её десятидневным курсом и подниму остроту зрения, но она ничего не будет делать дома оставшиеся 355 дней в году, все вернется на круги своя.

         Для меня самая большая трудность в лечении близорукости – это достучаться до сознания ребенка, убедить в необходимости самозабвенно трудиться над своим зрением. Сделать эту мысль доминантой в его мозгу. Внушить ему, что на определенном отрезке его жизни задача улучшения зрения должна стать для него главной. Иногда родители спрашивают, а нет ли способа лечения полегче, попроще? Я всегда говорю, что есть ещё два способа: один «крекс-пекс-фекс», а другой «сим-салабим».  В общем, либо серьезно браться и лечить близорукость, либо не начинать вовсе. Приходится вкладывать всю силу души, чтобы быть убедительным в поисках аргументов, приемлемых для каждого конкретного ребенка. Зачастую, кажется, что слова мои исчезают бесследно в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на землю, истощенную долгой засухой.

         Неладно что-то устроено в нашем обществе. Это единственное, что я понял.

         И все-таки есть предчувствие, что скоро начнет что-то меняться. Нам уже проще понять стремления и чаяния семьи 1910 года, чем семьи 1950-х годов.

         А еще, я давно замечал, что к детям в армянской, грузинской и корейской диаспорах города относятся куда внимательнее и заботливее чем в русских семьях. Видно в большей степени у них сохранились традиции, основы патриархальных семейных отношений.